ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПОДВИГ Е.П. БЛАВАТСКОЙ

Автор (ы): Олькотт Генри / Подборки / Бугаева Татьяна.

Публикуемый материал составлен по «Листам дневника»* Генри Олькотта (1832 – 1907), одного из основателей и первого президента Теософского общества, ближайшего сотрудника Елены Петровны Блаватской (1831 – 1891).

«Общение с Е.П.Б[лаватской] обогащало новыми знаниями, близкая дружба и совместная работа приносили драгоценнейший опыт. (…) Она очаровала нас своей духовной высотой, ярой преданностью Учителям… а также своей самоотверженной работой, направленной на то, чтобы духовно обогатить человечество сокровищами Восточной Мудрости».

«…Даже самые заклятые враги не могут отрицать тот поразительный вклад, который она внесла в развитие современной философской мысли, познакомив Запад с некоторыми благородными восточными идеями».

Г. Олькотт

Одна из глав «Листов дневника» Г. Олькотта посвящена книге Е.П. Блаватской «Разоблачённая Изида». О значении для западного сознания этого труда он пишет: «Бывают книги, которые знаменуют начало новой эпохи, — эта одна из них. Её влияние было не менее сильным, нежели воздействие первой великой работы Дарвина: обе выражали настроения передовых умов современности, обе стремились избавить общественное сознание от власти теологических предрассудков и заменить веру в чудеса уверенностью в разумном устройстве мира».

Г. Олькотт так описывает обстоятельства, при которых началась работа над «Изидой»: «Одним летним днём 1875 года Е.П.Б. показала мне несколько страниц рукописного текста и произнесла: «Я написала это вчера вечером «по указу», но что из этого получится, я не представляю. Может, этот материал нужен для газетной статьи или для книги, а может, и не нужен вовсе: в любом случае, я сделала так, как мне было указано». Потом Е.П.Б. положила рукопись в стол, и на некоторое время мы забыли о ней. Но в сентябре, если не ошибаюсь, она отправилась в Сиракьюс (штат Нью-Йорк), чтобы навестить своих новых друзей — профессора Корнелльского университета мистера Корсона и его жену, и там работа продолжилась. Е.П.Б. написала мне, что в этой книге она расскажет о достижениях философских школ Востока и сравнит их с современной мыслью Запада. Она говорила, что пишет о тех вещах, которые не изучала прежде, а также приводит цитаты из книг, которых никогда не читала. (…) После возвращения домой Е.П.Б. писала книгу лишь урывками, и в Филадельфии ситуация не изменилась. Однако через один-два месяца после образования Теософского общества мы с ней сняли две квартиры на Уэст стрит, 433 (я — на первом этаже, она — на втором), и с этого момента работа над «Изидой» не прерывалась вплоть до её окончания в 1877 году».

Олькотт отмечает, что к этому времени достижения Блаватской на литературном поприще были ещё довольно скромными, «однако, — пишет он, — я никогда не встречал такого трудолюбия и выносливости даже у самых опытных и энергичных журналистов. Она целыми днями не отходила от своего стола… Днём мне приходилось исполнять свои профессиональные обязанности, но после раннего ужина мы всякий раз садились за наш большой письменный стол и работали до полного изнеможения. Это был удивительный опыт! За два года я получил столько знаний, сколько простой человек накапливает за всю свою жизнь. Я не просто писал под диктовку и корректировал готовый текст — она сделала меня соавтором. Она заставляла меня находить применение, казалось, всему, что я когда-либо продумывал или прочитывал. Она побуждала мой ум искать ответы на всё новые вопросы о метафизике и оккультизме, и тут моё образование было бессильно: мне помогала только интуиция, которая постепенно усиливалась в ходе этой напряжённой деятельности. У Е.П.Б. не было никакого заранее разработанного плана, но идеи били из неё ключом. (…) Её мысли неслись нескончаемым потоком, и каждый абзац был самостоятельным произведением, которое не нуждалось в предшествующем или последующем тексте».

Далее Олькотт продолжает: «После её первой публикации в «Дэйли график» в 1874 году и до отъезда из Америки разного рода посетители не давали ей покоя. И если среди них попадался знаток в чём-либо, что соприкасалось с областью её исследования, ей всегда удавалось разговорить его, а порой — даже добиться того, чтобы он записал своё мнение или воспоминание для её книги. (…) Я знавал одного раввина, который мог часами обсуждать с ней Каббалу. И я слышал, как он сказал ей, что, хотя он и изучал тайны своей религии в течение тридцати лет, она научила его тому, о чём раввин даже не мог и мечтать, и что она прояснила ему значение тех отрывков, которые ставили в тупик даже самых лучших его наставников. Где она взяла все эти знания? А она, без сомнения, ими владела — так откуда же она их получила? Не от своих гувернанток в России; не из источников, известных её семье и близким друзьям; не на пароходах и не в поездах, которые доставляли её в разные уголки земного шара (а путешествовала она с пятнадцати лет); не в каком-либо колледже или университете, ибо она никогда в них не обучалась; и уж точно не в огромных библиотеках. Если судить по её прежним привычкам и тем разговорам, что мы вели с ней до того, как она принялась за эту исполинскую работу, она вообще не имела этих знаний, но когда она нуждалась в них — она их получала. А в минуты сильного вдохновения, если это можно так назвать, она поражала даже самых образованных людей своей эрудицией и в не меньшей мере изумляла всех присутствующих своим красноречием и остроумием.

Если посмотреть на все эти многочисленные цитаты, приведённые в «Разоблачённой Изиде», можно подумать, что она написала её в уединённом уголке Британского музея или в читальном зале нью-йоркской Библиотеки Астора. На самом же деле в нашей рабочей библиотеке вряд ли набралась бы и сотня справочников».

В этой же главе Олькотт приводит цитату из письма Е.П. Блаватской своей семье, где она описывает, как ею создавалась эта книга: «Когда я писала «Изиду», то она давалась мне настолько легко, что это был не труд, а настоящее удовольствие. Почему меня нужно восхвалять за это? Мне говорят писать — я повинуюсь, и тогда могу легко писать почти обо всём — о метафизике, психологии, философии, древних религиях, зоологии, естественных науках и о многом другом. Я никогда не задаюсь вопросом: «Могу я писать об этом?» или «Справлюсь ли я с этой задачей?» Я просто сажусь и пишу. Почему? Потому что тот, кто всё знает, диктует мне… Мой Учитель, а иногда другие сотрудники, с которыми я познакомилась во время своих давних путешествий… Пожалуйста, не думай, что я потеряла рассудок. Я намекала тебе о Них и прежде… и я искренне говорю тебе, что когда я пишу о незнакомом или малознакомом предмете, то обращаюсь к Ним, и один из Них вдохновляет меня. Он даёт мне возможность просто переписать нужный текст из рукописей или даже из напечатанных книг, которые возникают перед моими глазами в воздухе, и всё это время я нахожусь в полном сознании».

«Я никогда не забуду, — пишет Олькотт, — как она работала, — это было удивительное и необыкновенное зрелище. Мы обычно сидели друг напротив друга за одним большим столом, и от моих глаз не ускользало ни одно её движение. Её перо секунду назад летало над страницей, а сейчас вдруг остановилось, и она отрешённым взглядом прорицательницы смотрит в пустое пространство, потом фокусирует зрение, как будто разглядывая перед собой что-то невидимое обычному взору, и начинает переносить это на бумагу. Цитата закончена, выражение её глаз становится естественным…»

Он приводит ещё одно свидетельство необычайных обстоятельств создания «Изиды», которые Блаватская описывает в своём письме сестре Вере Желиховской: «Не знаю, Вера, поверишь ты мне или нет, но я говорю чистую правду. Я полностью поглощена не столько работой над книгой, сколько самой Изидой. Ты не можешь себе представить, в каком удивительном мире картин и видений я живу. Я всё это наблюдаю своими глазами — они не могут меня обманывать. День и ночь я нахожусь пред лицом Богини. Она открывает мне скрытый смысл своих давно забытых тайн: её покров становится всё тоньше и прозрачней — и вот его уже нет. (…) Как в волшебной панораме, медленно проходит предо мной столетие за столетием. (…) Нации и народы, страны и города, давно ушедшие во тьму доисторического прошлого, возникают, затем исчезают, уступая место другим, после чего я узнаю точное время, когда всё это происходило. Седая старина сменяется историческими эпохами, через ткань мифов проступают черты реальных событий и людей, и каждое выдающееся или же незначительное событие, каждая революция, каждая новая страница этой многоликой книги, повествующей о жизни народов Земли — об их первых шагах и естественных следствиях этих шагов, — врезается в память, словно кто-то несмываемыми красками рисует эти образы в моём уме. (…) Я, конечно же, решительно отказываюсь признать источником этих мыслей свой собственный ум или свою память, ибо я сама бы не задумалась над этими вопросами в подобном ключе и не пришла бы к подобным выводам… Я не шучу, когда говорю тебе, что получаю помощь. А помогает мне мой ГУРУ».

В письме к своей тёте она продолжает эту же тему: «Он пробуждает во мне силы, которые позволяют самой получать все эти знания… В подобные часы пишу уже не я — моё внутреннее Эго, моё «светлое Я», думает и пишет за меня. Только подумай… ты знаешь меня. Когда это я была такой учёной, чтобы писать подобные вещи? Откуда все эти знания?»

В следующей главе «Листов дневника» Олькотта читаем: «Как бы я ни старался, у меня вряд ли получится определить, в какой степени «Разоблачённую Изиду» можно считать творением самой Е.П.Б. Однако, на мой взгляд, нет сомнений в том, что она пропустила через себя и усвоила все эти знания, а затем использовала их в своей книге, которая подобно мозаике сложилась из разных кусочков».

«Работая над «Изидой», — продолжает Г. Олькотт, — она без конца переписывала отдельные места, переносила отрывки из одной главы в другую или из тома в том. Е.П.Б. проделала эту огромную работу в обычном состоянии сознания, если таковое для неё вообще возможно, однако при этом она выглядела отчаянным новичком, который пытается решить гигантскую литературную задачу. Она не знала английскую грамматику, плохо представляла, как создаётся литературное произведение, к тому же была совершенно не приучена к такой длительной работе за столом, но безграничное мужество и непревзойдённая концентрация помогали ей выполнять указ Учителя — недели и месяцы она, спотыкаясь, отважно шла к своей цели. Этот литературный подвиг затмевает все её феномены».

Во введении к первому тому «Разоблачённой Изиды» читаем: «Книга, которая теперь выносится на суд публики, является плодом довольно близкого знакомства с восточными адептами и изучения их науки. Она предлагается тем, кто готов воспринять истину, где бы он ни встретил её, и защищать её, даже прямо глядя в лицо общераспространённым предрассудкам. Это попытка помочь исследователям разглядеть жизненные принципы, лежащие в основе философских систем старины.

Книга написана со всей искренностью. Она хочет воздать должное и говорить правду, без злобы и без предвзятости. Но она не оказывает ни снисхождения сидящему на троне заблуждению, ни уважения самозваному авторитету. Она требует уважения оклеветанному прошлому за его достижения — уважения, которое так долго ему не воздавалось. Она требует возврата чужих одеяний владельцам и восстановления оклеветанных, но славных репутаций. Ни к какой форме поклонения, ни к какому религиозному верованию, ни к какой научной гипотезе её критика в другом духе направлена не будет. Люди и партии, секты и школы только мотыльки-однодневки мирового дня. ИСТИНА, высоко восседающая на своей алмазной скале, одна только владычествует вечно».

На главную